Последний бой майора, Последний бой майора Пугачева
Хотя помарок и ляпов многовато.. Worker - ты слабое звено!!! Использование В. Было холодно, и майор Пугачев проснулся.
Шаламова кинематографичность действия здесь распространена на все течение рассказа и сделана опознаваемым авторским приемом.
Текст «Последнего боя Движение сюжета осуществляется действием и диалогом. Пора назад. Тяжело дыша, они быстро поднимались по руслу ручья, и камни летели вниз прямо в ноги атакующим, шурша и грохоча. Левицкий обернулся, выругался и упал. Пуля попала ему прямо в глаз» [10]. Исключение представляет лишь рамка из экспозиции и заключения, стилистически оформленная как комментарий историка или архивиста.
Шаламов использует дальний и средний планы видения, сочетая их в монтаже эпизодов. Чтобы «узнать», что происходило в штаб-квартире лагерного начальства, автор вводит туда бывшего заключенного, хирурга Браудэ, и именно его глазами видит происходящее. Доктор Браудэ — один из «сквозных» персонажей цикла — своим появлением на страницах рассказа как бы вписывает «Последний бой майора Пугачева» в контекст «Левого берега».
Более того, присутствие хирурга на месте действия косвенно указывает на то, что фельдшер больницы Шаламов узнал о происшедшем от заслуживающего доверия очевидца. Кинематографическая природа действия выражена не только авторским приемом, но и напрямую заявлена Шаламовым. В тексте рассказа неоднократно обыгрывается образ киноленты: « Обращение к языку кино как бы смещает критерии достоверности.
Условность кинофильма как жанра привычна для читателя и не вызывает у него реакции отторжения. Необходимость внешней организации повествования, монтажа, смены планов подразумевается самой природой киноискусства. Кинематографичность приемов в рассказе превращает читателя в зрителя, в пусть и опосредованного, но очевидца событий.
Таким образом, метод повествования как бы компенсирует легендарность, сказочность происходящего. Прямое сравнение воспоминаний Пугачева с кинолентой как бы уравнивает читателя и персонаж — какое-то время они смотрят один и тот же фильм, разделяют ролевую функцию зрителя.
Важно и то, что степень участия читателя-зрителя в действии много выше, чем вовлеченность автора-рассказчика. Ибо последний, полагая происходящее легендой, почти демонстративно отсутствует на месте действия. Но для того, чтобы полностью — не испытывая внутреннего беспокойства — погрузиться в повествование, читатель должен хотя бы на подсознательном уровне опознавать не только метод повествования, но и сам текст.
Элементарное в своей прямолинейности название рассказа раскладывается — как белый свет в спектрографе — на последовательность семантических компонентов. Воинское звание обозначает возраст и опыт. В «Последнем бое Впрочем, В. Шаламов вносит некоторую поправку в архетипический образ мятежника. Сделав вольного казака «Капитанской дочки» майором, автор предупреждает читателя, что ему предстоит увидеть не «русский бунт бессмысленный и беспощадный», а нечто иное.
К этому комплексу понятий следует добавить уже упоминавшееся нами сверхзначение названия — отчетливую принадлежность к «военной прозе». Таким образом, еще не начав читать «Последний бой майора Пугачева», читатель уже «знает», что персонажам — лихим, отважным парням — предстоит гибнуть с оружием в руках за дело, которое стоит того.
Текст по крайней мере, его семантическая поверхность полностью соответствует ожиданиям читателя. Рассказчик, строго придерживаясь традиции лагерной легенды, явно героизирует своих персонажей. Беглецы «Последнего боя И прежде чем покончить с собой чтобы не нашли, не взяли, чтобы ни живым, ни мертвым не вернуться в лагерь , майор Пугачев решит про себя, что одиннадцать его товарищей по побегу были «лучшими людьми его жизни».
Внутри эмоционального поля рассказа гибель героев не является их поражением, ибо задача побега изначально определена так: « Поражение терпят лагерные начальники — для них побег Пугачева и его друзей оборачивается потерей самого дорогого: их должностей, привилегий, власти, а для некоторых особо невезучих — свободы и жизни начальник охраны лагпункта погибнет в бою с беглецами. Традиционный эмоциональный ряд героического эпоса облечен в жесткую, мгновенно опознаваемую форму.
Тексту «Последнего боя Обычно в рамках предложения ритм и звучание образуют как бы ноток обертонов, поддерживающий и дополняющий основное значение фразы. Единицей повествования в рассказе является не фраза, а период — абзац или группа абзацев, объединенных ритмическим и звуковым рисунком, а также семантической структурой. Одним из наиболее часто употребляемых в рассказе организующих средств является повтор.
Так, несущей конструкцией только что приведенного отрывка является кольцевой повтор «говорить—заговорит». Относящиеся к той же парадигме глаголы «посетовал» и «сказал» выполняют как бы роль скрытой внутренней рифмы. Как видно из приведенного примера, построение периодов тяготеет к симметрическому параллелизму согласно определению М.
Гаспарова это одно из характерных свойств поэтической строфы. При этом следует учитывать, что «Последний бой Обилие наслаивающихся друг на друга интертекстовых отсылок так, например, в отряде Пугачева двенадцать солдат создает такой контекстуальный раствор, что дальнейшая кристаллизация значений происходит как бы самопроизвольно, помимо воли автора. Лавинообразный процесс смысловой индукции мгновенно охватывает весь доступный читателю контекст культуры, естественно включая объем читательских ассоциаций в семантическое пространство рассказа.
Принципом построения текста можно принять пастернаковскую формулу: «Как образ входит в образ и как предмет сечет предмет» [19]. Исключительная плотность звуковых изобразительных средств в сочетании с высокой информационной наполненностью каждого периода позволяют предполагать, что мы имеем дело с формой организации текста свойственной скорее поэзии, нежели прозе [20]. Итак, перед нами химера — героико-эпическое «квазистихотворение» в прозе. Высокий темп повествования, неравномерное действие, организованное вокруг пиков активности, стремительные, рваные диалоги: «Беглецы-солдаты влезли в машину и грузовик помчался.
Машина завернула на один из Пугачев выругался» [21]. Плюс эмоциональное напряжение, возрастающее по мере развития действия и не разряжающееся до конца даже драматическим финалом.
Сюжет реализуется посредством жесткой композиционной структуры, в которой отчетливо — даже слегка напоказ — выделены все предписываемые литературоведением элементы: от завязки и экспозиции до романтического самоубийство Пугачева заключения.
Эти особенности художественной манеры свойственны многим известным литературным произведениям — от «Баллад о Робин Гуде» до «Блудного сына» Давида Самойлова. Семантическое и энергетическое пространство баллады было освоенной территорией, на которой читатель мог чувствовать себя комфортно. Организуя «Последний бой майора Пугачева» как героическую балладу, Шаламов как бы встраивает в рассказ то чувство внутренней уверенности, тот комплекс положительных эмоций, который ассоциировался с этим жанром у советского читателя.
Уверенность читателя в эмоциональной безопасности текста особенно на фоне других рассказов цикла в соединении с естественным для кино «эффектом присутствия» позволяет автору оснастить легенду всеми свойствами документа. На наш взгляд, анализ композиции речи, сюжета и эмоционального ряда рассказа показывает, что помимо внешней функции — передачи по Золотоносову «того, на что указывает, что, сообщает» шаламовская проза, семантическая поверхность текста исполняет еще одну, не менее важную.
Она ориентирует читательское сознание, во много раз повышая его восприимчивость к тому потоку информации, который несут глубинные структуры рассказа. Развернутой фабулой рассказа является история удачного побега. Соотношение «тюрьма—побег» — один из очень хорошо изученных архетипов мировой литературы.
Однако, при ближайшем рассмотрении, выясняется, что поведение персонажей рассказа совершенно не соответствует данному архетипу. Примером такого несоответствия может служить реакция лагерного начальства на побег Пугачева и его товарищей. Само понятие «тюрьма» предусматривает как возможность попытки побега, так и стандартный комплекс мер, принимаемый в таком случае администрацией. В рассказе же всемогущие колымские власти впадают в панику, забивают дороги солдатами и ведут себя настолько неразумно, что доктор Браудэ даже позволяет себе поинтересоваться, не проще ли сбросить на беглецов атомную бомбу.
Впрочем, реакция «верховного» московского начальства на происшедшее носит не менее истерический характер: побег пугачевцев порождает волну отставок и арестов. Подобная неадекватность следствия причине — ведь даже если бы двенадцати заключенным удалось улететь, это вряд ли подорвало бы основы Архипелага ГУЛАГ — заставляет подозревать, что действительным сюжетом «Последнего боя майора Пугачева» является вовсе не побег, а иное, хотя ничуть не менее героическое, деяние.
Анализ мотивной структуры рассказа обнаруживает еще один любопытный феномен. Зачин и экспозиция «Последнего боя Однако с началом действия этот комплекс канонических шаламовских мотивов практически полностью исчезает из повествования, вытесненный двумя мощными мотивными потоками — темой войны и темой смерти.
Мы попытаемся проследить развитие этих потоков и определить их функциональное значение. В рассказе «Зеленый прокурор» Шаламов подробно и обстоятельно объясняет, как и почему стал возможен вооруженный побег политических. О волнах послевоенных репрессий, которые наводнили лагеря людьми умеющими владеть оружием и привыкшими действовать совместно. Лагпункт, откуда совершает побег группа подполковника Яновского, — пишет Шаламов, — был сформирован из заключенных «послевоенного призыва», из людей, которые, пусть на четыре года, пусть лишь частично, но были выведены из-под давления системы тотального государственного страха.
То, что в «Зеленом прокуроре» является предметом исследования, в «Последнем бое майора Пугачева» становится опорным художественным мотивом. С самого начала побег описывается как боевая операция. Сняв часовых на вахте и забрав их форму и оружие, беглецы захватывают казарму конвоя. В других рассказах цикла Шаламов много и подробно пишет о смертоносной роли конвоя в лагерях. За убийство заключенного «при попытке к бегству» конвоиру давали премию и отпуск.
И охранники вовсю пользовались своей привилегией. Казалось бы, естественным в этой ситуации было сведение счетов. Однако беглецы ограничиваются тем, что разоружают конвой. Чем объяснить подобное великодушие? Шаламов пишет: «Беглецы почувствовали себя снова солдатами.
Перед ними была тайга, но страшнее ли она болот Стохода? Конвой обязан жизнью перемене самоощущения, произошедшей с беглецами, —зек, конечно, имеет право на месть, но долгом солдата является не убийство само по себе, не возмездие, а выполнение боевой задачи. Надев военную форму и взяв в руки оружие, пугачевцы стали теми, кем были в прошлой жизни — танкистами, летчиками, разведчиками.
Итак, отряд военнослужащих с боем занимает часть охраняемого объекта, пополняет запасы оружия и боеприпасов, захватывает транспорт и в боевом порядке начинает движение к другому военному объекту — аэродрому, чтобы покинуть территорию, контролируемую противником.
Ни одно из этих действий даже по ассоциации не связано с понятием «побег». Есть командир, есть цель. Уверенный командир и трудная цель. Есть оружие. Есть свобода. Можно спать спокойным солдатским сном Пугачев и его товарищи считают себя солдатами. Более того, они распространяют действие этого слова и на своих врагов:. Это за нами» [27]. Это второе определение не менее важно, чем первое. В архетипическом соотношении «тюрьма—побег» участвуют заключенные и охрана.
Оппозиция «солдат—солдат» подразумевает другой, не менее древний, архетип — войну. В тог момент когда пугачевцы решаются на безнадежный они сами считают свои шансы захватить самолет «ничтожными» побег, в их сознании происходит- смена ролевых установок, вытесняющая модель поведения заключенного моделью поведения солдата. Заметим, что даже в экспозиции Пугачев ни разу не назван заключенным — только майором. Майор Пугачев и его товарищи не бегут из лагеря — они отменяют саму систему отношений, на которой стоит лагерная вселенная.
Подобный способ борьбы со всесильной системой можно было бы назвать разновидностью солипсизма, если бы не одно обстоятельство, уже упоминавшееся прежде, — реакция самой системы.
А раненых — посмотрите сами» [28]. Лагерь — слежавшаяся под давлением тотального страха иерархия не- и внечеловеческого насилия — воспринимал себя и ощущался узниками как самодостаточная замкнутая система.
Столкнувшись с угрозой извне, лагерь был вынужден обратиться к иным традициям и методам — к тысячелетиями формировавшейся культуре организованного насилия, к традициям войны.
И тем самым многократно ослабил себя, ибо война как форма культуры предусматривает свободу выбора, органически противопоказанную лагерной вселенной. Вот откуда паническая реакция властей. Объявив лагерю войну, отряд Пугачев вынудил систему разговаривать на их языке, иными словами, вести военные действия. Герои Шаламова перенесли сражение с пытавшейся пожрать их системой на близкую им, чуждую лагерю культурную территорию.
И победили, отстояв свое право быть собой. Невдалеке стоял военный грузовик, покрытый брезентом, там были сложены тела убитых беглецов, И рядом — вторая машина с телами убитых солдат» [29]. Единственный захваченный боец отряда Пугачева обладатель «говорящей» фамилии — Солдатов «был в военной форме и отличался от солдат только небритостью» [30].
Заметим, что в рассказе «Зеленый прокурор» уцелевшего беглеца судят и отправляют обратно в лагерь сроком на 25 лет.
Он не принадлежит лагерному миру и уже не подлежит возвращению. Он может умереть только солдатской смертью. В финале рассказа последним действием майора Пугачева является выстрел. В этой точке сливаются два мотивных потока, организующих семантическое поле рассказа: тема войны и тема смерти. Тема смерти появляется на страницах рассказа одновременно с темой войны — в момент осуществления побега, и очень быстро становится содоминантой мотивной структуры.
Могучие корни их были похожи на исполинские когти хищной птицы, вцепившейся в камень. От этих гигантских когтей к вечной мерзлоте отходили тысячи мелких щупальцев-отростков. Поваленные бурей деревья падали навзничь, головами все в одну сторону, и умирали, лежа на мягком, толстом слое мха ярко-розового или зеленого цвета» [31].
Вспомним, что в европейской культуре отсутствие тени было явным признаком принадлежности потустороннему, нижнему миру — нет теней у вампиров, Петер Шлемиль, продав душу дьяволу, потерял свою тень. Мы не можем с точностью сказать, возник ли этот образ приполярной тайги из архетипического фольклорного представления о лесе как о загробном мире см.
Проппа , из «сумрачного леса», в котором заблудился летний Данте см. Каким бы источником ни пользовался автор, какой бы вариант прочтения ни избрал читатель, культурный контекст образа неизбежно фиксирует причастность такого леса, такой колымской природы к загробному миру.
После того как кончился бензин, беглецы оставили грузовик и вошли в тайгу, «как ныряют в воду» [33]. Пытаясь оторваться от погони, майор Пугачев бросается «с перевала плоскогорья в узкое русло ручья» [34]. Окруженная солдатами группа пугачевцев принимает бой в стогах — между ними и «верхним миром» толстый слой мертвой травы.
Перед тем как покончить с собой, Пугачев забирается в медвежью берлогу. Таким образом, вектор движения персонажей направлен вниз, под землю, к смерти. Спуск, начавшийся в момент побега, завершается гибелью последнего беглеца. Ягода брусники, которую в финале рассказа пробует Пугачев, не имеет вкуса. Безвкусная ягода дополняет парадигматический ряд, начатый «весной без пения птиц» и «деревьями без теней», представляя читателю завершенную картину пропитанного смертью мира [35].
Было холодно, и майор Пугачев проснулся. Солдатов сидел, положив автомат на колени, весь — внимание. Пугачев лег на спину, отыскал глазами Полярную звезду — любимую звезду пешеходов.
Созвездия здесь располагались не так, как в Европе, в России, — карта звездного неба была чуть скошенной, и Большая Медведица отползала к линии горизонта. В тайге было молчаливо, строго; огромные узловатые лиственницы стояли далеко друг от друга. Лес был полон той тревожной тишины, которую знает каждый охотник. На этот раз Пугачев был не охотником, а зверем, которого выслеживают, — лесная тишина для него была трижды тревожна. Это была первая его ночь на свободе, первая вольная ночь после долгих месяцев и лет страшного крестного пути майора Пугачева.
Он лежал и вспоминал — как началось то, что сейчас раскручивается перед его глазами, как остросюжетный фильм. Будто киноленту всех двенадцати жизней Пугачев собственной рукой закрутил так, что вместо медленного ежедневного вращения события замелькали со скоростью невероятной.
И вот надпись — «конец фильма» — они на свободе. И начало борьбы, игры, жизни Майор Пугачев вспомнил немецкий лагерь, откуда он бежал в году.
Фронт приближался к городу. Он работал шофером на грузовике внутри огромного лагеря, на уборке. Он вспомнил, как разогнал грузовик и повалил колючую однорядную проволоку, вырывая наспех поставленные столбы. Выстрелы часовых, крики, бешеная езда по городу, в разных направлениях, брошенная машина, дорога ночами к линии фронта и встреча — допрос в особом отделе.
Обвинение в шпионаже, приговор — двадцать пять лет тюрьмы. Майор Пугачев вспомнил приезды эмиссаров Власова с его «манифестом», приезды к голодным, измученным, истерзанным русским солдатам.
Всякий пленный — изменник в глазах вашей власти, — говорили власовцы. И показывали московские газеты с приказами, речами. Пленные знали и раньше об этом. Недаром только русским пленным не посылали посылок. Французы, американцы, англичане — пленные всех национальностей получали посылки, письма, у них были землячества, дружба; у русских — не было ничего, кроме голода и злобы на все на свете. Немудрено, что в «Русскую освободительную армию» вступало много заключенных из немецких лагерей военнопленных.
Майор Пугачев не верил власовским офицерам — до тех пор, пока сам не добрался до красноармейских частей. Все, что власовцы говорили, было правдой. Он был не нужен власти. Власть его боялась. Потом были вагоны-теплушки с решетками и конвоем — многодневный путь на Дальний Восток, море, трюм парохода и золотые прииски Крайнего Севера. И голодная зима.
Пугачев приподнялся и сел. Солдатов помахал ему рукой.
Именно Солдатову принадлежала честь начать это дело, хоть он и был одним из последних, вовлеченных в заговор. Солдатов не струсил, не растерялся, не продал.
Молодец Солдатов! У ног его лежит летчик капитан Хрусталев, судьба которого сходна с пугачевской. Подбитый немцами самолет, плен, голод, побег — трибунал и лагерь. Вот Хрусталев повернулся боком — одна щека краснее, чем другая, належал щеку. С Хрусталевым с первым несколько месяцев назад заговорил о побеге майор Пугачев. О том, что лучше смерть, чем арестантская жизнь, что лучше умереть с оружием в руках, чем уставшим от голода и работы под прикладами, под сапогами конвойных.
И Хрусталев, и майор были людьми дела, и тот ничтожный шанс, ради которого жизнь двенадцати людей сейчас была поставлена на карту, был обсужден самым подробным образом. План был в захвате аэродрома, самолета. Аэродромов было здесь несколько, и вот сейчас они идут к ближайшему аэродрому тайгой.
Хрусталев и был тот бригадир, за которым беглецы послали после нападения на отряд, — Пугачев не хотел уходить без ближайшего друга. Вон он спит, Хрусталев, спокойно и крепко. А рядом с ним Иващенко, оружейный мастер, чинивший револьверы и винтовки охраны. Иващенко узнал все нужное для успеха: где лежит оружие, кто и когда дежурит по отряду, где склады боепитания. Иващенко — бывший разведчик. Крепко спят, прижавшись друг к другу, Левицкий и Игнатович — оба летчики, товарищи капитана Хрусталева.
Раскинул обе руки танкист Поляков на спины соседей — гиганта Георгадзе и лысого весельчака Ашота, фамилию которого майор сейчас вспомнить не может. Положив санитарную сумку под голову, спит Саша Малинин, лагерный, раньше военный, фельдшер, собственный фельдшер особой пугачевской группы.
Пугачев улыбнулся. Каждый, наверное, по-своему представлял себе этот побег. Но в том, что все шло ладно, в том, что все понимали друг друга с полуслова, Пугачев видел не только свою правоту. Каждый знал, что события развиваются так, как должно. Есть командир, есть цель. Уверенный командир и трудная цель.
Есть оружие. Есть свобода. Можно спать спокойным солдатским сном даже в эту пустую бледно-сиреневую полярную ночь со странным бессолнечным светом, когда у деревьев нет теней. О предполагавшемся побеге знали, конечно, многие в лагере. Люди подбирались несколько месяцев. Многие, с кем Пугачев говорил откровенно, — отказывались, но никто не побежал на вахту с доносом. Это обстоятельство мирило Пугачева с жизнью. Пугачев с Хрусталевым поднялись на перевал, к картографической треноге, и стали смотреть в бинокль вниз — на две серые полосы — реку и шоссе.
Река была как река, а шоссе на большом пространстве в несколько десятков километров было полно грузовиков с людьми. Это за нами. Придется разделиться, — сказал Пугачев. К утру вернемся, если все будет хорошо. Тяжело дыша, они быстро поднимались по руслу ручья, и камни летели вниз, прямо в ноги атакующим, шурша и грохоча. Георгадзе остановился у большого камня, повернулся и очередью из автомата остановил поднимающихся по ущелью солдат, ненадолго — автомат его умолк, и стреляла только винтовка.
Пугачев рванулся, выстрелил в бегущих и кинулся с перевала плоскогорья в узкое русло ручья. На лету он уцепился за ивовую ветку, удержался и отполз в сторону. Камни, задетые им в паденье, грохотали, не долетев еще донизу. А над лесной поляной поднялось солнце, и тем, кто прятался в стогах, были хорошо видны фигуры людей в военной форме — со всех сторон поляны. Из больницы предусмотрительно был взят санитар из заключенных Яшка Кучень, житель Западной Белоруссии. Ни слова не говоря, арестант Кучень пополз к раненому, размахивая санитарной сумкой.
Пуля, попавшая в плечо, остановила Кученя на полдороге. Выскочил, не боясь, начальник отряда охраны — того самого отряда, который разоружили беглецы. Он кричал:. Ну, держись! Солдатов почувствовал, как обожгло ему обе ноги, как ткнулась в его плечо голова убитого Иващенко. Николай Сергеевич Браудэ, старший хирург большой больницы, телефонным распоряжением генерал-майора Артемьева, одного из четырех колымских генералов, начальника охраны всего Колымского лагеря, был внезапно вызван в поселок Личан вместе с «двумя фельдшерами, перевязочным материалом и инструментом» — как говорилось в телефонограмме.
Браудэ, не гадая понапрасну, быстро собрался, и полуторатонный, видавший виды больничный грузовичок двинулся в указанном направлении.
На шоссе больничную машину беспрерывно обгоняли мощные «студебеккеры», груженные вооруженными солдатами. Надо было сделать всего сорок километров, но из-за частых остановок, из-за скопления машин где-то впереди, из-за беспрерывных проверок документов Браудэ добрался до цели только через три часа. Генерал-майор Артемьев ждал хирурга в квартире местного начальника лагеря. И Браудэ, и Артемьев были старые колымчане, и судьба их сводила вместе уже не в первый раз.
Две-три эскадрильи, и бомбили, бомбили Или прямо атомной бомбой. Да еще хорошо — уволят из охраны, а то ведь с преданием суду. Всякое бывало. Да, Браудэ знал, что всякое бывало. Несколько лет назад три тысячи человек были посланы зимой пешком в один из портов, где склады на берегу были уничтожены бурей.
Пока этап шел, из трех тысяч человек в живых осталось человек триста. И заместитель начальника управления, подписавший распоряжение о выходе этапа, был принесен в жертву и отдан под суд. Браудэ с фельдшерами до вечера извлекал пули, ампутировал, перевязывал.
Раненые были только солдаты охраны — ни одного беглеца среди них не было. На другой день к вечеру привезли опять раненых. Окруженные офицерами охраны, два солдата принесли носилки с первым и единственным беглецом, которого увидел Браудэ. Беглец был в военной форме и отличался от солдат только небритостью. У него были огнестрельные переломы обеих голеней, огнестрельный перелом левого плеча, рана головы с повреждением теменной кости.
Беглец был без сознания. Браудэ оказал ему первую помощь и, по приказу Артемьева, вместе с конвоирами повез раненого к себе в большую больницу, где были надлежащие условия для серьезной операции. Все было кончено. Невдалеке стоял военный грузовик, покрытый брезентом, — там были сложены тела убитых беглецов. И рядом — вторая машина с телами убитых солдат. Можно было распустить армию по домам после этой победы, но еще много дней грузовики с солдатами разъезжали взад и вперед по всем участкам двухтысячекилометрового шоссе.
Солдатова долго лечили и вылечили — чтобы расстрелять. Впрочем, это был единственный смертный приговор из шестидесяти — такое количество друзей и знакомых беглецов угодило под трибунал. Начальник местного лагеря получил десять лет. Начальница санитарной части доктор Потанина по суду была оправдана; и едва закончился процесс, она переменила место работы.
Генерал-майор Артемьев как в воду глядел — он был снят с работы, уволен со службы в охране.
Пугачев с трудом сполз в узкую горловину пещеры — это была медвежья берлога, зимняя квартира зверя, который давно уже вышел и бродит по тайге. На стенах пещеры и на камнях ее дна попадались медвежьи волоски. И, лежа в пещере, он вспомнил свою жизнь — трудную мужскую жизнь, жизнь, которая кончается сейчас на медвежьей таежной тропе. Вспомнил людей — всех, кого он уважал и любил, начиная с собственной матери.
