Русский роман спектакль отзывы, Отзывы на спектакль «Русский роман» | VK

Кажется, не только из инсценировок произведений Льва Толстого, но и из пьес о нем и о его семье можно составить солидную библиотеку. С невероятной любовью сделано и сыграно. Спектакль длится три с половиной часа, и для заинтересованного зрителя время пролетает мгновенно, для иных такой формат вещания совсем утомителен. Я никогда раньше не писал отзывов и очень терпим к самовыражению личности, но когда задевается нравственность и коверкается истина, это перебор. Они все прекрасны!.

Марюс Ивашкявичюс, драматург: «Русский роман» — это своеобразная семейная сага, вариация на тему романа «Анна Каренина», в которой Лев Николаевич Толстой выступает не только как автор своего шедевра, но и как автор своей же семейной драмы. Бывают романы, построенные на жизни автора. Но бывают и такие, которые в будущем строят жизнь автора.

Либо ее ломают. И тогда в этом слиянии реального и художественного автор становится самой трагичной фигурой своих творений».

Российская национальная театральная премия «Золотая маска» в номинации «Лучшая женская роль», сезон Евгения Симонова, роль Софьи Толстой в спектакле «Русский роман». Российская национальная театральная премия «Золотая маска» в номинации «Лучшая работа драматурга», сезон Марюс Ивашкявичюс, пьеса «Русский роман». Российская национальная театральная премия «Золотая маска» в номинации «Лучший драматический спектакль большой формы», сезон Театральная премия «МК» в номинации «Лучшая женская роль.

Театральная премия «МК»в номинации «Лучшая женская роль. Номинация «Лучший спектакль большой формы» Российской национальной театральной премии «Золотая маска», сезон Номинация «Лучшая работа режиссёра» Российской национальной театральной премии «Золотая маска», сезон за постановку спектакля «Русский роман».

Номинация «Лучшая женская роль» Российской национальной театральной премии «Золотая маска», сезон за роль Софьи Толстой в спектакле «Русский роман». Номинация «Лучшая женская роль второго плана» Российской национальной театральной премии «Золотая маска», сезон за роль Аксиньи и Черткова в спектакле «Русский роман». Номинация «Лучшая работа драматурга» Российской национальной театральной премии «Золотая маска», сезон за пьесу «Русский роман».

Русский роман. Все спектакли. Ru» Открытие сезона в Театре им.

Русский роман, отзывы на Спектакль – Афиша-Театры

LV» Драма из русской жизни и не только. Интервью с режиссером Миндаугасом Карбаускисом — Newsru. Часть 3 — «Театрал» 62 способа удивить зрителя: критики — о самых ярких спектаклях сезона — Интернет-портал «М Мне понравилось очень. Симонова хороша нереально. Поразила Татьяна Орлова - она тоже потрясающе хорошо играла. Вот знаменитая сцена любовного объяснения — мелом на сукне стола; но в ней снята вся патетика, звучат неожиданно комические ноты в сторонке за диктантом наблюдают и подталкивают Кити мать и сестры ….

И мы — свидетели того, как жизнь пишет писателя; жестоко. Сергей Бархин, автор пространства, ставит на сцене четыре колонны, часть фасада барского дома, античную вертикаль, голландскую печь, стог на заднем плане прикрывает рогожей. Здесь живет Левин: мебель сгрудилась, вздыбилась ножками стульев, потом холостяцкий неуют сменит стройная обстановка семейного дома.

И Левин Алексей Дякин будет примеряться к роли хозяина, пахать шпагой, попадая «косой» в такт отмашке мужиков. Ивашкявичюс сумел сложную ткань толстовской биографии сделать проницаемой. В его тексте, соединяющем документ и притчу, есть умная простота в обращении с гением, которая дается тому, кто внутри себя гения выстрадал и остается с ним в сокровенных отношениях. Может, сам сюжет, в котором летний писатель и его летняя жена, родившая 13 детей, из которых выжили 8, переписывавшая все его романы, ведут друг с другом войну за любовь и свободу, за право обладать и не принадлежать, страдают, прощают и проклинают друг друга?

Может, неуживчивость проповеди любви и добра и некрасивого раздора истинных обстоятельств? Или то, что, прожив такую жизнь, они больше не могут разговаривать? Хоть кричи на весь дом — не услышат? Кто был в Ясной, помнит: скромный домик со множеством небольших, слабо изолированных комнаток. Так на этой земле дышит почва и так берет свое судьба: не измениться, не изменить гибельный «ход поезда»… И всплывают строки, прямо отмыкающие происходящее: «…пророческая власть поэта бессильна там, где в свой рассказ по странной прихоти сюжета судьба живьем вставляет нас…», а в воздух спектакля поднимается вопрос: мог ли вообще Толстой любить?..

Ключевые сцены возникают в перекрестье дневниковых свидетельств. Софья Андреевна и Лев Николаевич почти ничего от бумаги не скрывали. И в спектакле — два треугольника, что зеркально отражают, оттеняют друг друга. И Софья Андреевна—Толстой—Чертков. В последний год жизни Льва Николаевича одержимость Чертковым, его секретарем и другом, борьба с ним за «моего» Левочку, сводили — почти буквально — жену Толстого с ума.

Чертков для нее был дьявол, враг. Отнял любовь мужа, присвоил дневники. А что, что там, в этих дневниках х годов? Какая тайна? Сегодня известно: последних итогов. Решающие сцены в спектакле так и обозначены: «изба, дьявол» и «дьявол — изгнание». Черткова и Аксинью, любовницу Толстого, играет Татьяна Орлова. В избу к Аксинье, истраченной, неузнаваемой, графиня приезжает выяснить отношения.

И страшен разговор двух пожилых женщин, бывшей любовницы и жены, героинь великой прозы, — комичен и ужасен одновременно. Чертков здесь не породистый красавец-аристократ, некто в облике приказчика, счетовода всех высказываний гения, письменных и устных.

Есть сцена, в которой он будет говорить с графиней на два голоса, бес и человек в одном. И вытрет вспотевший лоб красным платком Аксиньи. Не в быту разворачивается происходящее. Скорее в постскриптуме жизни. Тут вдруг прозвучат слова, которые судят Толстого, национального гения, отнявшего в канун страшных испытаний у русского общества веру…. Красные кровавые перчатки Анны Мириам Сехон — знак того, что произойдет. В это же время другая героиня на всю Россию крикнет: «Я любви искала и не нашла…» И руки, обнимающие и удерживающие Анну, станут тисками, объятиями, и снова тисками.

Так Толстого толкала в путь требовательная любовь жены, детей, бесчисленных читателей-просителей, так боль толкала Каренину на рельсы. Всё в этих роковых русских треугольниках на краю — горячка отчаяния, стыд, смертная истома…. И, казалось бы, трудно сочувствовать непреходящей истерике немолодой дамы, а сочувствуешь, и как еще. Сцена, в которой Софья Андреевна не может пробиться к постели, на которой умирает Толстой, — не расступается перед ней стена сомкнутых спин, не пускает, — вдруг зримо дает ощутить страшное ее одиночество.

Чужие ловят каждый вздох, каждое слово, жадно учитывая, что оно — предсмертное. Надо услышать, донести до потомков. А она мечется за спинами, ей надо успеть сказать. Не успела. Даже хлеб прощального обеда, собравшего всех детей за столом, в ее руках делается деревянным. В финале звучит длинное письмо Льва Львовича Толстого матери из Америки. Она читает письмо в Ясной: уже Керенский воцарился, вокруг Тулы горят усадьбы… Будущее, чье время еще наступит, смотрит в лицо прошлому, чье время истекло, а в письме — нелепые иллюзии, за которыми мелькает напрасно расточенная жизнь сына.

Но Софья Андреевна, с которой теперь «насмерть осталось» все ее кипящее страстями, болью и ревностью, полетами духа и корчами плоти существование, отрешенно смотрит в письмо, улыбается тени…. На мой взгляд, самая сильная сторона еще строящегося, еще возникающего спектакля то, что за сценами, за героями, за репликами мелькает громада Толстовского присутствия.

Спектакль, четвертый в новой истории Маяковки, с момента прихода Карбаускиса, — очевидный сертификат подлинности. Русский роман литовского режиссера вопреки рассказанному складывается счастливо. Лев Толстой как мыслитель, как «совесть нации», как писатель, как муж и отец в последние годы стал одной из излюбленных тем российской сцены.

Пару лет назад в Театре. В спектакле Активного театра «Толстого нет» по пьесе Ольги Погодиной-Кузьминой граф, как и в премьере Театра Маяковского, остался вне сцены и существовал лишь в разговорах и рефлексии окружающих. Несколько лет назад на фестивале «Любимовка» читали пьесу Юлии Яковлевой о Толстом, а некоторые идеологии современной драматургии формулировали смену вектора театра будущего: от Чехова с его подтекстами и полутонами к Толстому с плотной фактурой повествования и прямым социальным и философским высказыванием.

Пьеса Мариуса Ивашкявичюса, легшая в основу спектакля Миндаугаса Карбаускиса «Русский роман», соединяет в одном пространстве факты реальной жизни семьи Толстого и литературную ткань романа «Анна Каренина». Происходящее на сцене — фантазия, ощущение самого драматурга, возникающее в зоне между документалистикой и художественной литературой. Творческая воля автора будто бы отменяет зазор между вымыслом и реальностью, между жизнью и смертью, между сиюминутностью и вечностью.

Неудивительно, что подобный текст должен был заинтересовать Карбаускиса — не только потому, что режиссер уже ставил пьесу своего соотечественника на сцене «Маяковки» спектакль «Кант» , а, в первую очередь, именно из-за этого, роднящего автора и постановщика чувства театральности, чувства сцены, допускающей круговерть миров, эпох и пространств.

Ведь если вспомнить лучшие спектакли Карбаускиса — «Когда я умирала» или «Рассказ о семи повешенных» — то в них изящно выстроенное действие пронизывала философия подлинной жизни и жизни после смерти, контраст бездумного существования и осмысленного проживания, долгов и сожалений при расставании с бытием. Те спектакли десятилетней давности на «Русском романе» вспоминаются ближе к финалу.

В семейном застолье, случившемся то ли в Ясной Поляне, то ли на станции Астапово, то ли в обморочном бреду Софьи Андреевны, то ли в том надмирном пространстве, где прощены уже все обиды, ощутима странная игра со временем.

Смерть, разделяющая, вдруг становится точкой новой сборки — то ли призрачной, то ли более реальной, чем некрасивая предсмертная суета. Стучат ложками по столу нетерпеливые взрослые дети, кряхтит глухая нянька, все беспечны и веселы.

Отзыва. Русский роман. Театр им. zvizdec.ruского

Впрочем, в атмосферу счастья вторгается что-то чужеродное, намекающее на иллюзорность семейного застолья: Софья Андреевна щупает булочку — она не настоящая, деревянная! По сцене проносится Бэтмен — нарочитый комикс разрушает усадебную пастораль с ее желтеющим вдали стогом сена и внушительных размеров печкой вблизи обеденного стола. Авторы спектакля опрокидывают лирику в мрачноватый абсурд. Проникновенный монолог сына — Льва Толстого-младшего — придуманная им теория бессмертия, отдающая романтическим шарлатанством, «распахивает» спектакль в зал, объединяя романное с реальным, век девятнадцатый с двадцать первым.

Русский роман - Действие 1-e - Cемейная сага, Театр zvizdec.ruского - Миндаугас Карбаускис (2016)

Но в этом соединении обнаруживается не бескрайность времени и крепость семейных связей, а скорее, неизбежное сиротство. Впрочем, значительная часть спектакля, особенно первый акт, тяготеет к иллюстративности, как будто бы не находя театрального эквивалента для тех странных сближений, которые прописаны в пьесе Мариуса Ивашкявичуса.

Начавшись с пролога, в котором растерянная, горькая Софья, как будто приговоренная к этому странному перрону, обозначенному титром «везде и нигде», беседует с голосом покойного мужа, спектакль движется от главы к главе, обозначая рифмы: Софья — Кити; Левин — Толстой. Пространство, сочиненное художником Сергеем Бархиным — своеобразная квинтэссенция возможных мест действий: стол, стог, шкаф — отсылают к Ясной Поляне; белеющие в глубине громадные колонны — к московским домам высшего света, к гостиной князей Щербацких.

Этот зеркальный лабиринт персонажей, в котором Софья Андреевна, может быть, мечтала бы стать Анной, но отражается в Кити, в полной мере воплощен только раз: когда в сцене свадьбы героиня Евгении Симоновой всматривается в лицо Кити — Веры Панфиловой — как в свое собственное девичье лицо, оставшееся в прошлом. Между тем, линия Кити и Левина, которому Толстой отдал многие свои мысли и чувства, выглядит как набор почти водевильных сцен. Тонкий текст Ивашкявичюса тонет в бытовых, утрированных интонациях актеров: нянька Агафья Тихоновна Майя Полянская по-деревенски тянет слова, копируя некий общий сценический стереотип простонародной речи, Левин Алексей Дякин в своей сентиментальности и недалеком благородстве оказывается на полпути к карикатуре на романного жениха.

А парадоксальный диалог про тепло как физическое понятие и тепло человеческое, домашнее, рассыпается на анекдотичные репризы. По-настоящему трогательное и подлинное рождается там, где не боятся иронии, где жизненная деталь разрушает карикатуру: например, в сцене объяснения Кити и Левина — в том, как героиня Веры Панфиловой мелкими и заботливыми движениями счищает мел с сюртука будущего супруга.

Или еще в одной детали, скорее социально-сатирической: в пылу светских разговоров имперского толка один из особо рьяных патриотов, распалясь, выдергивает стул из-под собравшейся присесть дамы. Тема Софьи Андреевны, стремившейся быть музой, а ставшей только женой, досталась Евгении Симоновой: ее героиня, то погружаясь в роман, то выныривая в жизнь, окружена не столько живыми людьми, сколько функциями: ее дети — ее палачи во главе с Чертковым — лишены какой-либо человеческой сложности.

К сожалению, Алексею Сергееву в роли Льва-младшего не удается пока сыграть трагедию сына гения, трагедию слабости и страха перед вечностью. Его отчаяние, его осознание собственной изломанности, собственной зависимости от семьи, от истории пока считывается в большей степени не из слов, а из мизансцены, из игры света, из страшноватого скульптурного портрета отца, замотанного тряпкой, под которой угадываются лишь знакомые скулы и впадины глаз.

Один из трагических эпизодов спектакля — побег Софьи Андреевны, ее разговор с покойником Ванечкой, попытки вернуть ее домой и истерика Лёвы превращается в тяжеловесную, надрывную сцену, которая снова «промахивает» мимо стилистики пьесы.

Одна из удач спектакля — постепенное сужение фокуса на борьбе Софьи Андреевны: от смешного «каратистского» жеста юной Сони, осознавшей себя единственной соперницей всех женщин из интимного дневника Толстого, до одержимости измученной жены, пытающейся выгнать из дома вальяжного Черткова — с помощью священника и процедуры экзорцизма.

Спектакль “Русский роман“

Чертков, будто в насмешку, вылезает из книжного шкафа, стряхивая с себя капли воды, — ад, в котором все больше вязнет Софья Андреевна, не столько страшный, сколько мелочный, противный, нелепый. Остроумна и крестьянская пастораль: мужики с косами, бабы в платках и Толстой перед ними, размахивающий шпагой.

Но именно эта пастораль — угроза семейному счастью: мелькает красный платок Аксиньи, той самой крестьянки, про которую Толстой написал повесть «Дьявол». Этот же платок будет на голове у состарившейся Аксиньи в сцене встречи двух соперниц, потом его вдруг вынет из кармана Чертков: и его, и Аксинью сдержанно и точно играет Татьяна Орлова.

В финальных сценах ухода Толстого мощно зазвучит страшноватая тема публичной, приватизированной смерти. Оробевшая Софья Андреевна легонько стукнет в окошко: Евгения Симонова точно и бесстрашно играет любовь, поправшую гордость. Чуть ли не на цыпочках будет выглядывать она из-за спин суетящихся наглецов, толкающихся у смертного одра ради права быть очевидцем.

И вдруг становится ясно, почему нет и не может быть самого Толстого в этой истории, — разодранный на цитаты, на факты, на легенды, трактуемый и присваиваемый, обожаемый и поруганный, он обречен остаться грандиозным фантомом. Горстка клоунов с красными носами-шариками мерзнет на вокзале. Железная дорога. Кити она же Соня сошла с ума и стала причиной гибели мужа.

Поэтому в начале спектакля Театра имени Маяковского и появляются клоуны — о драме лучше рассказывать легко, даже весело, иначе получится плач. Драматург Марюс Ивашкявичюс и режиссер Миндаугас Карбаускис предприняли увлекательнейшее путешествие внутрь романа «Анна Каренина», перемешав хрестоматийные сюжетные линии с перипетиями семейной жизни самого Толстого.

Они осмелились даже дописать, додумать некоторые сцены — и получилось это, надо отметить, превосходно, естественно, на одном дыхании. Конечно, диалога этого в романе нет, как и многих других, но за каждым словом — уклад старинного дворянского дома, утерянный навсегда кодекс чести, нежные, деликатные отношения между людьми. Вымысел и реальность переплетаются так тесно, что не различишь.

Между ними почти нет зазора — как в знаменитой сцене объяснения Кити и Левина с мелком в руках за ломберным столом. Известно, что в жизни Лев Толстой и Сонечка Берс стояли у заиндевевшего окна, он писал начальные буквы важных признаний, она не разгадала ничего, в романе Кити все ловит на лету, а в спектакле ей на помощь приходят дамы, подсказывая смысл заветных знаков. Зритель и не замечает, когда Кити превращается в Соню, Софью Андреевну, а счастливая и осмысленная семейная жизнь начинает трещать по швам.

Сейчас настало время пристального интереса к личной жизни великих. И даже не очень великих: Константина Симонова сегодня вряд ли читают, а вот подробностями его отношений с Валентиной Серовой интересуются многие. Сеть полна комментариев по поводу трагической жизни Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама, все жаждут новых и новых подробностей, а попроси этих жаждущих прочитать наизусть стихи — растеряются. Лев Николаевич тоже попал в эту обойму — во многом благодаря недавно вышедшим замечательным книгам Павла Басинского, одна из которых, «Бегство из рая», едва ли не впервые рассказывает не только о драме ухода гения, но и о драме его жены.

Спектакль Театра Маяковского продолжает эту историю: Софья Андреевна — Евгения Симонова — это главная героиня, а сам Толстой на сцене ни разу так и не появится, совсем как Пушкин в пьесе Булгакова. Кто она — патологическая ревнивица или преданная мать, родившая мужу в общей сложности тринадцать детей? Безумная истеричка или верная помощница, от руки переписывавшая его романы?

В ее пользу играет время: об учении Толстого и его сложных философских исканиях знают единицы, «Войну и мир» и «Анну Каренину» до сих пор читает и перечитывает весь мир. Евгения Симонова, как-то очень изящно и с большим успехом перешедшая на возрастные роли, играет не ее адвоката и не ее прокурора.

Она играет ее любовь — и делать это ей тем более сложно, что играть приходится в одиночку, среди сонма детей и «темных людей». И ее страстные монологи, обращенные к мужу, приходится говорить в пространство.

Парадокс в том, что эти двое до своего последнего вздоха сохранили какой-то небывалый накал и высочайший градус отношений. И до глубокой старости она смертельно ревновала его сначала к Аксинье и другим женщинам, а потом к Черткову не случайно в спектакле и семидесятипятилетнюю Аксинью, и Черткова играет одна актриса — Татьяна Орлова и даже к собственной дочери.

И до самой смерти он бурно реагировал на каждое ее слово и каждую обиду: «Скажи мама, что я не выдержу, умру…» — писал он той же дочери, Саше. Жизнь в Ясной Поляне перед его уходом действительно превратилась в ад, и это самые сильные и драматические сцены спектакля. Канал на Youtube. Оплатить электронные билеты можно банковскими картами или в салонах связи Евросеть, Связной, Ноу-Хау. Для корректной работы сайта необходимо включить cookie.

Нижний Новгород. Вы смотрели. Поиск по видео Поиск по фото Поиск по колориту Поиск по настроению Поиск по вкусам. Отзывчивый зритель. Замечательная игра актеров. Дарья был а 16 ноября на Я была в доме и ждала Афиша репертуар отзывы. Московский академический театр имени Вл. Сказки Венского леса. Татьяна написал а 16 марта.

Школа жен. Евгений написал а 10 января. Елена написал а 17 декабря. Наталия написал а 29 марта. Наталья написал а 04 марта. Русский роман. Любовь написал а 13 февраля. Ольга написал а 04 февраля. Ольга написал а 28 января. Хороший весёлый спектакль.

Ольга написал а 25 января. Марина написал а 23 января. Татьяна написал а 03 декабря. Бешеные деньги. Владимир написал а 29 ноября. Все мои сыновья. Елена написал а 26 ноября. Александр написал а 18 ноября.