Кино с абдуловым, У вас большие запросы!
Он часто подходил ко мне и говорил очень корректно, почти шепотом, на ухо: «Марк Анатольевич, а вы не хотите вот, чтобы было вот так вот? Адъютанты любви Экранизация одноименного произведения Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Я спрашиваю: «А договор? Подписка оформлена.
Он — комсомолец». А они: «Йес, йес! Но бросить может. Давайте ему металлический такой ошейничек сделаем, ну, не ошейник, а такой браслетик, чтобы в какой бы раж он ни вошел, а бросить бы не смог». Ну, мы, естественно, с удовольствием на это дело пошли, и Саша с этим браслетиком у нас запечатлен в некоторых сценах из этого спектакля…. Сложность моих суждений об этом человеке заключается в том, что… Саша пришел… за ручку я его вывел на сцену, когда он был еще студентом.
И под аплодисменты он ушел с этой же самой сцены, и это было таким тяжелым для многих, в первую очередь для меня, ударом. Он держался до последнего, очень мужественно переносил свою болезнь. И какая-то надежда теплилась… что, может быть… Иногда бывают чудеса… Но, к сожалению, в данном случае чуда не случилось.
Но вся его, Сашина, жизнь, жизнь на сцене «Ленкома», в нашем кинематографе — это было Обыкновенное чудо…». И мне рассказывали эти легенды, я их слышал: «Там в «Ленкоме» у Захарова появился такой артист, мама дорогая, мама дорогая, мама дорогая!
Я спрашиваю: «А в чем крутизна-то? О-о-очень красивый, очень, очень. У нас таких артистов давным-давно не было. Красота невиданная, нетленная, невероятная. Очень прекрасен». Он правда был поразительно красив, поразительно эффектен, поразительно для тех лет — я даже скажу это смешное слово — «гламурен». Он был гламурно красив. Именно в силу этого меня лично он совершенно не интересовал, ну ни с какого боку.
Равно как и Жерар Филип. Я мог со стороны посмотреть и сказать: «Да, очень Фанфан и очень Тюльпан». Но лично мне ни этот Фанфан, ни этот Тюльпан был ни к чему. Меня как-то больше привлекал, ну скажем, Мишель Симон. Вот этот тип артистизма, когда невозможно отвести глаз — не от красоты, и не от Фанфан, и не от Тюльпан, а от уникума человеческой личности.
Вот это на меня производило неизгладимое впечатление. Кстати, опять-таки о французском кино. Шарль Азнавур у Трюффо совершенно невероятен в картине «Не стреляйте в пианиста». Вот этот тип человека и мужчины ужасно мне был интересен. Так мы, толкаясь, в одной, не такой уж огромной и необозримой артистической среде Москвы, провели в абсолютном равнодушии по отношению друг к другу лет десять.
Ну, я не считал — может, лет восемь, какая разница? Самое главное, ему были до лампочки совершенно все мои эти самые «Сто дней после детства» и «Спасатели». А мне были до фени все его фанфан-тюльпанизмы. Бог с ним, думал я. Сидели мы как-то в ресторане Дома кино. Артистическая среда города Москвы.
:no_upscale()/imgs/2023/06/21/03/5955675/0bedf630a195cbe2df9a4a3d49f91a4906ce4744.jpeg)
А это был один из эпицентров, самых «крутых» эпицентров, артистической среды Москвы. Сидели мы с Сашей Кайдановским вечером, и пили мы, извините, водку.
По какому поводу? По поводу того, что Саша, на мой взгляд, сошел тогда с ума и сказал: «Я завязываю…». А Саша был выдающийся, потрясающий артист. И еще так сложились обстоятельства… На самом деле Саша Кайдановский был единственный абитуриент Тарковского. То есть Тарковский набирал на Высшие режиссерские курсы. Много-много-много народу пришло к нему. Много-много людей сдавало какие-то экзамены, рассказывали про то, как они любят картину Репина «Бурлаки на Волге» и одновременно Сальвадора Дали.
Все это Андрей Арсеньевич пропускал мимо ушей. Пока не дошел до Саши. Заходит Саша, хорошо известный ему физиогномистически по съемкам в кинокартине «Сталкер».
И Андрей его спросил: «Саша, что? Не знаю, о чем он его спрашивал. Но единственный студент, которого принял Тарковский к себе на курс, был Саша Кайдановский. Огромнейший интеллектуал, огромнейший. Я не видел ни одного текста — неважно, типографски напечатанного или на машинке, которого бы не прочитал и не усвоил Саша. Это было что-то невероятное с точки зрения мощного интеллектуализма. И они с Андреем, видимо, поговорили о чем-то умном. Андрей сказал: «Да, да. Ты будешь у меня учиться».
Он его принял и тут же уехал в Италию. И в Италии понял, что ему нужно сейчас там пересидеть какое-то время и не возвращаться на поле битвы с партийно-государственными органами. И остался там. А Саша Кайдановский остался без мастера.
Вспомнили случайно про меня, потому что я дружил с Сашей, был знаком с Андреем. Андрей в какой-то приписке к какому-то письму написал мне: «Пока я не вернусь, возьми, пожалуйста, Сашу».
Вот так я взял Сашу. Как раз по этому поводу мы и пришли с ним в ресторан Дома кино, купили бутылку водки с какими-то закусками. Сидели очень интеллектуально, выпивали эту самую водку. А свойство было такое у Дома кино: садишься вдвоем, а потом обрастаешь, обрастаешь, обрастаешь людьми, и получается такая артистическая среда. Вот для образования артистической среды к нам и подсел Саша Адбулов. Шел он откуда-то куда-то, как всегда с неясными целями.
В отличие от Саши Кайдановского, Саша был не большой интеллектуал, и как-то он никогда не высказывал особой привязанности и приязни к печатному слову как таковому. Не говоря уже о том, чтобы его прочитать, усвоить…. Появился, как колоссальная летучая звезда, как какой-то метеорит». Вообще он недолюбливал печатное слово. Шел он с коробкой, а в коробке был торт. И сел он с этой коробкой к нам за стол. По-моему, между делом сказал: «Извините, я вам не помешаю? Развязал коробку, начал рассказывать, как он туда засунет свечки, как все будут дуть, страшно при этом хохотал, очень был похож на Фанфана-Тюльпана.
Чем у Кайдановского вызывал недобрые чувства. Так мы довольно напряженно молчали. А Саша все объяснял нам про торт. И вот в течение разговора он достал откуда-то снизу крышку от коробки, которой закрывался торт. Достал эту крышку и надел почему-то ее мне на голову. И вот я в таком состоянии, с коробкой на голове, стал дальше участвовать в беседе. Вдруг Саша Кайдановский со всей высоты своего интеллектуализма сказал: «Я тебе, Саша… сейчас дам в глаз.
Потому что-либо ты дурак, либо я не знаю, кто еще. Ты понимаешь, кому ты надел на голову коробку? И даже, может быть, и не из-за меня Саша возмутился, а из-за отсутствующего Андрея Арсеньевича Тарковского. Саша Абдулов говорит: «А чего такого?
Ему очень идет коробка. Он очень симпатичный в этой коробке. Правда, симпатичный в этой коробке? Ну улыбнись мне, улыбнись!
Саша Кайдановский говорит: «Ну точно я тебе дам в глаз. Ну точно. Ты просто напрашиваешься получить в глаз». Абдулов отвечает: «Я чего? Я ведь тоже могу в глаз дать. Я тоже как бы очень способный в этом смысле молодой артист».
А мне очень понравилось из-под этой самой коробки смотреть, как Саша Абдулов реагирует на, в общем-то, довольно хитроумную ситуацию. И я не настаивал на том, чтобы мне немедленно сняли эту коробку. Наоборот, я уже в ней пообвыкся и продолжал наблюдать за этой сценой, не представляя, чем она закончится.
Закончилась она, как ни странно, мирно. Саша Абдулов сказал: «Ребята, не станем же мы ссориться из-за какой-то дурацкой коробки. Хочешь, Саша, — сказал он Кайдановскому, — я ее сниму и надену на голову себе?
Так тебя устроит? И вся конфликтная ситуация с грядущим мордобоем неизбежным рассосалась. И мы рассосались. И все рассосалось. И все почти позабылось.
Если бы в это время я не писал сценарий фильма «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви». Там у меня был один герой. Он был не очень большого ума человек, но очень большой души. И был это человек исключительно сердечных и сиюсекундных эмоций. Бывают сиюминутные эмоции, а бывают сиюсекундные эмоции, очень добрые, очень славные, очень нежные, очень хорошие, про которые в следующую секунду мой герой и забывал.
Почему-то, когда я писал сценарий, я сначала все время думал про Андрея Макаревича. Абсолютно не хочу сказать ничего плохого про Андрея Макаревича, как не хочу сказать ничего плохого и про Сашу. Я просто рассказываю о своих каких-то странных ощущениях.
Но после того случая, когда я посидел в Сашиной коробке и увидел Сашины реакции, я для себя решил: буду снимать только Сашу, только-только-только Сашу.
Саша спрашивает: «А про что картина? Он говорит: «Да ну, дело не в том. Что там читать сценарий? И вот он говорит: «Не-е-е… сценарий». Я говорю: «Это такая…» «Ну как, как бы вы мне ее не «вы», «ты» — не помню, как-то после коробки, по-моему, на «ты» сразу перешел. Как бы ты мне сформулировал, про что картина? Он говорит: «Да, все.
Я все, я приду, я снимаюсь». Я спрашиваю: «А договор? Когда съемка? Он, что очень странно, опоздал на 15 или на 20 минут.
Саша никогда не опаздывал ко мне на съемки. Тут он опоздал, пришел, извинился. Я говорю: «Саш, ну что ж ты, ну елки-палки? Ты же видишь, мы тут…» Он говорит: «Ну что я вижу? Я же ничего не знаю, я думал, вы там сидите, что-нибудь по системе Станиславского друг другу рассказываете.
А никакой системы Станиславского я тут у вас не вижу. Все чего-то орут, бегают». Я говорю: «Саша, пойди быстро загримируйся и приходи сюда». Я говорю: «Там все для тебя приготовлено: плащ, там все». Саша пошел, быстро-быстро переоделся, что-то там сделал. У него были совершенно потрясающие гримерные свойства, или самогримерные свойства. Он, если вчера вечером, допустим, чего-то себе позволил не совсем такое в пользу Фанфана-Тюльпана, то он как-то быстро что-то подмахивал, что-то подмазывал.
И опять Фанфан-Тюльпан. Но он уже пришел ко мне вот в этом костюме, слегка такой придурочный Фанфан-Тюльпан. То есть Фанфан-Тюльпан, которого ненадолго посадили в психуху. И как я внутренне для себя решил, что он сидел в этой психухе, а на соседней койке там лежал голый по пояс, весь в татуировках… тьфу ты… Мишель Симон.
И у них случилась дружба. Это такое внутреннее зерно его роли я для себя определил. И когда Саша пришел и спросил: «Так, я кто? Он снова: «Нет, я кто?
Он говорит: «Ну вот, уже понятно, что я Вова. А чем я занимаюсь? Я говорю: «Это не имеет никакого значения». Он опять: «Чем я занимаюсь? Саша спрашивает: «Вова чем занимается? Я говорю: «Саша, у меня сейчас нет времени больше с тобой искать зерно роли, мы его уже нашли, поэтому ты сейчас ложись на спину, прямо на пол, поднимай вверх ноги, руки и делай так — уа-уа-уа».
Настала страшная тишина. Он говорит: «А вы что тут он, по-моему, на «вы» даже перешел , вы что, в своем уме? Я не могу просто так падать на спину, поднимать руки и ноги и делать уа-уа. Я должен понимать, зачем я делаю уа-уа.
С какой целью я делаю уа-уа? С какой целью я вообще к вам пришел — уа-уа?
Ну да, я Вова, да, я манекен, но…» Я говорю: «Саша, я тебя умоляю, ты опоздал на 15 минут. Сейчас ты занимаешься демагогией.
Сначала ляг, сначала сделай уа-уа, а потом мы с тобой разберемся, кто ты по большому счету, кто по маленькому, по всякому. Все будет хорошо.
Ложись, делай! Он прекратил дискуссию, лег на пол, и гениально поднял руки и ноги, и гениально сделал уа-уа-уа. С этой поры у нас началась дружба. И когда мне нравилось что-то, что Саша делает на площадке, я ему подмигивал: «Саша, уа-уа, уа-уа! Так мы и работали.
У меня часто спрашивают: «Как вы работали с Абдуловым? Другой работы я не припомню. Всю картину я дивился тому, что Саша за человек, потому что у меня и не было возможности специально оценить, какой он актер, как он понимает задачи, как, так сказать, гнет какую-то сквозную линию. Ни хрена он не гнул сквозной линии. И вообще линии не было никакой. И вообще сутью всего этого дела была потрясающая ртутность характера, ртутность души, изменчивость, легкость.
То есть он делал черт знает что, и одно не уживалось рядом с другим.
Он одновременно мог быть добрым, нежным, уродом, моральным, физическим, фанфан-тюльпаном. И все это мгновенно менялось. За этим было страшно интересно следить. И, конечно, вот эта характеристика личности, которая выражалась в его абсолютном личностном антидогматизме. То есть я не помню, чтобы Саша отстаивал хоть какую-то там, неважно, тупую или благородную идею.
Саша жил. Он смотрел на белый свет, как он меняется. Он страстно и страшно талантливо умел в эти изменения войти, их поймать и меняться вместе с ним, с этим белым светом. Они, конечно, были родственниками, близкими родственниками — Саша и живая жизнь. Вот это, может быть, самое главное в Саше, то, что Саша был… мне даже трудно говорить, что он был замечательным актером. Он был замечательным актером, но это ни о чем не говорит.
Саша был замечательным экземпляром и замечательным представителем живой, вечно меняющейся жизни, которая то преподносит нам счастье, то преподносит ужас.
И понять, к чему бы все это, — ну, это только можно делать вид, что мы это понимаем, куда едем, куда движемся и зачем. Как Лев Николаевич Толстой говорил: «Может быть, самое главное — это понять, кто мы, откуда и зачем». Саша понять и не пытался.
Саша пытался прожить вместе с жизнью все до конца, что ему в этой жизни приготовлено. И прожил…. Я очень много видел Сашиных работ второй половины его недолгой и блистательной артистической жизни. И вот у меня какое сложилось впечатление. Как в футболе, бывает гений индивидуальной игры. Только ему прокиньте, только вбейте ему в ноги мячик, и он его уложит так, что разлетятся ворота к чертовой матери. А еще есть гениальные командные люди, которые и уложат кому-то на ногу мячик.
И такому человеку не жалко, что забил не он сам. Вот Саша был гений командной игры. Саша был и гений артистической дружбы. Причем не надо думать, что это было так уж всегда идеалистично: «Я сделаю все, чтобы был ты прекрасен». Слева направо: актеры Николай Караченцов, Олег Янковский и Александр Абдулов выступают на стадионе перед началом футбольного матча.
Фотография: Государственный центральный театральный музей имени А. Бахрушина, Москва. У Саши были, может быть, самые показательные и самые главные отношения такой артистической дружбы с Олегом Ивановичем Янковским. Они были, конечно, как братья. Недаром в двух лучших своих работах, которые и тот и другой сделали с режиссером Романом Балаяном «Храни меня, мой талисман» и «Поцелуй» оба раза они стреляются на дуэли. И обе эти дуэли — лирические и исповедальные шедевры двух актеров.
Если вы хотите понять, что их связывало и что было между Сашей Абдуловым и Олегом Янковским, то прежде всего посмотрите эти две дуэли. Та и другая дуэль — это шедевры Романа Балаяна.
Он вообще превосходнейший режиссер, высшего класса режиссер. Но еще в этой режиссуре высшего класса бывают свои тончайшие шедевры. Гениально сыграли. И там можно понять все. Они бесконечно любили друг друга в жизни. Они любили друг друга до такой степени, что почти никогда не выражали это внешне. Даже наоборот, они были ироничны по отношению друг к другу. Саша Олега Ивановича Янковского очень рано начал называть «дед».
И с одной стороны, Олегу Ивановичу это нравилось, что он правда дед, ну, и правда ему очень нравятся внуки. А с другой стороны, он всегда так смотрел на Сашу, что, мол, мог бы какое-нибудь другое более ласковое и менее обидное для окружающих, ну хотя бы женщин, придумать прозвище. Но Саша его все равно долбил: «Ну как ты, дед? Как ты, как у тебя жизнь идет, как проистекает? Он совершенно неправильно живет, абсолютно неправильно живет». Я говорю: «А чего он неправильно живет?
Он болеет — не лечится, он вообще, так сказать, пьет с кем ни попадя, он играет, где только деньги дают. Это вообще все…» Я говорю: «Ну ладно, Олег, ну ты же знаешь, это все так, пена, что он играет, где только деньги дают, и что там все женщины для него на одно лицо, лишь бы ноги были. Нет, нет, это же не так, ты же знаешь, Олег, что это не так». Он говорит: «Да так, так». И вот в этих подковырках по отношению друг к другу и в этой, я вам даже скажу, ревности….
Это была трогательная ревность двух потрясающих артистов. Вот в этой трогательнейшей ревности выражалась затаенная подлинная, настоящая дружба, которая была уже дружбой-любовью. И может быть, опять именно в картине «Поцелуй», г. Романа Гургеновича Балаяна, в чеховской картине, это грандиозно смизансценировано и сыграно. Там, где после всех этих ужасных наворотов своей личной судьбы, которые они сами и сделали, Саша пытается примириться с Олегом.
И как это потрясающе сыграно, сделано, выполнено. Это по-настоящему потрясающе. У меня было, конечно, огромное счастье: они оба снялись у меня в «Анне Карениной». И одновременно, как всегда бывает со счастьем, это было огромное для нас для всех несчастье, потому что и у одного, и у другого это была одна из последних ролей.
А у Саши Абдулова просто последняя, которую он довел до конца. И вот они уже давно не снимались вместе. Когда приходили на съемочную площадку, все начиналось с ревности.
Я расскажу еще одну историю, которую вообще трудно себе представить. Он такой опять Фанфан-Тюльпан. Я говорю: «Ты что, обалдел? Он 10 лет хотел играть Каренина». Я тебя прошу, попробуй меня на Каренина». Я говорю: «Ты что, спятил, как это попробовать? Через какое-то время опять звонит мне Саша: «Как ты живешь, как твои дела? Я чего-то давно деда не видел. Не знаешь, как у него дела? Я спрашиваю: «Сань, ты че?
С какого переляху он перегорел, что случилось? У меня есть к тебе одна личная просьба». Я говорю: «Какая, Сань? Я спрашиваю: «Сань, ты чего? Это же как, это же мы просто Олегу нож в спину и проворачиваем». Написать комментарий Нашли ошибку? Лучшие фильмы и сериалы Место встречи изменить нельзя Тот самый Мюнхгаузен Двенадцать стульев Обыкновенное чудо Формула любви.
О персоне Фото В центре внимания Фильмография Новости. В центре внимания. Мастер и Маргарита Место встречи изменить нельзя Mesto vstrechi izmenit nelzya Тот самый Мюнхгаузен Обыкновенное чудо Obyknovennoe chudo Грех. История страсти Двенадцать стульев Формула любви Сошедшие с небес Анна Каренина Лузер Капкан Ленинград Ниоткуда с любовью, или Веселые похороны Артистка Маршрут Смерть Адъютанты любви Парк советского периода Из пламя и света Мастер и Маргарита Дело о «Мертвых душах» Фабрика грез Я тебя люблю Next 3 О любви А поутру они проснулись Тартарен из Тараскона Next 2 Ледниковый период Фаталисты Желтый карлик Следующий Рождественская мистерия Тихие омуты Женская собственность Шизофрения Черная вуаль Первая любовь Поминальная молитва Тюремный романс Золото Настя К сожалению, постер отсутствует.
Я виноват История страсти Над темной водой Странные мужчины Семеновой Екатерины Официант с золотым подносом Сумасшедшая любовь Гений Осада Венеции Дом под звездным небом Сукины дети Униженные и оскорбленные Анекдоты Живая мишень Леди Макбет Мценского уезда За прекрасных дам!
Руанская дева по прозвищу Пышка Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви
