Институт благородных девиц 190 серия, Образование в Российской империи — Википедия
В период подготовки новых реформ, в апреле г. Интендантская академия в Петрограде. Балаев, архивное дело которого является иллюстрацией происходившему. Моя прекрасная свадьба.
Владимир и Софья встречаются в родном доме девушки, и граф наконец открывает любимой тайну ее рождения. Что будет: Софья признается Воронцову, что постоянно думает о его беременной жене и поэтому не может быть счастлива.
Тем временем у Нины начинаются схватки. Будни, Россия 1, Институт благородных девиц Сериал Серафима прекрасная 8—я серии. Сима звонит Марии Ивановне и просит продать всех лошадей — операцию Виктору будут делать в Германии. Разговор слышит наркоман Вадик, племянник Полины, у которой остановились Сима с Ваней. Серафима оставляет Ваню охранять привезенные деньги. Выкрав сумку у мальчика, Вадик передает ее наркодилеру. Ира обвиняет Симу в гибели Виктора и пытается забрать Валю к себе.
Серафима с головой уходит в работу, ей помогают Валя и Люда, безответно влюбленная в Ваню.
Ваня делает Ларисе предложение. Невеста категорически не нравится Серафиме. Ира дарит Ларисе свадебное платье и всячески старается понравиться Ване. Тот под влиянием Иры и Ларисы заявляет матери, что хочет забрать свою долю от фермы, уехать в город и купить кафе. Провожая Симу на поезд, Андрей признается ей в любви. Дома Серафима узнает, что Ваня и Лариса уехали жить в город, и сын требует половину стоимости фермы.
Бандиты привозят Иру и Ваню к пустующему дому. Ленчик звонит Серафиме и требует выкуп за сына. В Петербурге допрашивают известного наркодилера Карася. Следствие доказало его вину, но сотрудничать с органами он отказался. В городе от рук маньяка погибают одна за другой симпатичные девушки. Бизнесмену Бурову, начавшему строительство терминала для экспорта нефти в порту, начинают угрожать.
За серию громких ограблений с убийствами разыскивается авторитет по кличке Итальянец. Найден мертвым будущий заместитель министра здравоохранения.
Это произошло после его ссоры с женщиной — главной светской львицей Петербурга.
В центре города застрелен молодой предприниматель. Из квартиры коллекционера Красавина украдено собрание драгоценностей и картин XIX века. В районе морского порта найдены тела двух милиционеров и раненый пенсионер. ОБЭП вышел на группировку, которая занимается контрабандой золота в особо крупных размерах. Скрыть от внимания прессы такое чрезвычайное происшествие было невозможно, но и в этом случае Ведомство поступило как обычно: отказалось от комментариев до окончательного прояснения обстоятельств дела.
Газеты привлекают внимание общественности Газетчики, напротив, откликнулись на происходящее незамедлительно. Ни одна из подобных трагедий тех лет не получала столь широкого освещения, как эта. Сообщения о происшедшем в привилегированном женском учебном заведении публиковали газеты практически всех политических направлений. Это и. Мещерский и более либеральное «Новое время» А.
Суворин , и близкие к октябристам и кадетам «Биржевые ведомости» С. Проппер , и кадетские «Русские ведомости» В. Соболевский , и «Русь» М. Крамалей , и леволиберальный «Товарищ» В. Португалов, В. Гардин, Н. После краткого оповещения о происшедшем газеты стали помещать более развернутые сообщения, порой по нескольку материалов в одном номере — возмущенные письма, рассказы «свидетелей», слухи и толки.
Газетчики перепечатывали друг у друга информацию, не проверяя ее достоверность, перевирая имена, даты, факты, сгущая до чрезвычайности краски, словно соревнуясь в стремлении сообщить самые жуткие, леденящие кровь подробности. Писали, что выбросившиеся из окна дети будто бы «довольно долго» лежали «в сырости» без всякой помощи[7], что пострадавших тайком втискивали в здание «через форточку»[8], а некоторые душещипательные детали «тонкие ручки и беззащитные шейки»[9] даже вызвали усмешку коллег.
На читателей сыпались определения, бившие по нервам: «маленькие нежные создания», «юные мученицы», «чуткие детские души», «ни в чем не повинные бедные сердца», «две талантливые, исключительные девочки».
Воображение авторов порождало все новые трогательные эпизоды к примеру, рассказ о том, как юные самоубийцы, перед тем как решиться на страшный поступок, «ели конфеты без счету, перед смертью они доставили себе высшую радость детской жизни»[10].
Мать одной из смолянок, будто бы исключенной из института за разговор о происшедшем с посторонними, была вынуждена объяснять, что она забрала дочь из-за ее хронической болезни[11], но никакие опровержения не могли охладить пыл обличителей. Некоторые публикации приобретали характер сведения счетов, даже «гражданской казни»: поименно перечислялись классные дамы, которые «дурно относились» к пострадавшим, к общему сведению публиковалось имя учительницы, поставившей как-то раз одной из них двойку, приводился целый список «наиболее угождающих» начальнице сотрудников.
Саму начальницу, княжну Ливен, помимо прочего, обвиняли в организации в институте сектантских «религиозных собеседований»[12], «мистических вечеров»[13]. Начальство Смольного упрекали за то, что не было позволено «поставить гроб ребенка-страдалицы в институтскую церковь», не разрешили ее подругам придти на панихиду.
В защиту бывшие смолянки писали, что «подобная мера была мудрой, принимая во внимание то нервное возбуждение, которым и без того были охвачены воспитанницы»[14]. Следствие позднее подкрепило этот аргумент, заявив, что когда после Рождества в институте умерли две воспитанницы, их «парадные похороны произвели сильное впечатление на девочек.
Они стали поэтизировать смерть», воображая, каково это — «лежать в гробу, утопая в цветах»[15]. Газеты подливали масла в огонь, от чего журналистов предостерегал профессор медицины, указывая на то, что, давая подробное описание «школьных самоубийств», «пресса оказывает неблагоприятное влияние на детей»[16].
Институт обвиняли в «отсутствии надзора внешнего, так сказать, полицейского, при котором в перворазрядном институте возможно ночью двум девочкам выбрасываться из окна», «полном отсутствии всякого надзора»[17] и одновременно писали о чрезмерном контроле, слежке, которую вели «даже в уборных», обысках и «репрессиях». Ряд газет и «правого» и «левого» толка разрабатывали в условиях угасания революционной ситуации «политическую линию».
Утверждалось даже о высокой сознательности юных самоубийц, желавших «принести себя в жертву, чтобы обратить внимание общества на царящее в институте невыносимое положение сотоварок», о чем будто бы знал «весь класс»[20]. Сочинялись такие небылицы, в которые могли поверить лишь те, кто не имел представления о повседневной жизни Мариинских институтов. Наиболее уравновешенную позицию заняло «Новое время», не ограничивавшееся обвинениями в адрес Смольного.
Позже было напечатано письмо родителей смоля-. Труд журналиста: информация и анализ? Очень скоро от описания деталей трагедии в Смольном институте газеты перешли к обобщениям, рассуждая о причинах происшедшего. Заголовки статей красноречиво свидетельствуют, что виновник найден: «Институтские застенки» Биржевые ведомости. Вслед за Смольным критике подверглись и остальные женские институты: печатались рассказы о том, как детей заставляют отстаивать долгие часы в церкви, они падают от усталости, расшибая себе головы о каменные плиты; об угоревшем в бане целом классе, когда «многих едва удалось спасти»; о том, что «родителей вообще не допускают до детей»[23]; про девочку, которая напрасно жаловалась на боли и температуру — никто не желал ее слушать, и она оглохла; про то, что несчастных институток заставляют надевать корсет, чтобы выглядеть прилично «перед учителем»[24]; про то, как после долгой принудительной прогулки институток на солнцепеке «у многих пошла кровь носом», а слабых вовсе уносили в лазарет[25]; про голодные пайки институток, ужин которых состоит из «редиски с маслом или слоёнки с вареньем»[26], и другие очень страшные истории.
Чтобы поддержать читательский интерес, газеты на протяжении нескольких недель день за днем публиковали коллективные письма, рассказы анонимных «бывших институток» или их безымянных родителей об «ужасных бескровных убийствах», о «горе, слезах, безвременном медленном угасании.. Можно долго перечислять выразительные эпитеты, которыми щедро награждали Мариинские институты газетчики, гальванизируя угасающий интерес публики — там и «атмосфера тюрьмы, одно воспоминание о которой.
Объектом жестоких насмешек газетной братии традиционно были и классные дамы «старые и смешные, подчас ненормальные и странные»[31], «маринованные весталки»[32] , дошло дело и до воспитанниц институтов «пустые, глупые, фальшивые и часто безграмотные», «язва нашего семейного быта»[33].
О том, что институтки — это «невинные бедные сердца», журналисты уже позабыли. Среди невыдуманных «вин» Мариинского ведомства, о каких шумели газеты, — приниженное положение учителей, оскорбительное к ним отношение, бесцеремонное вмешательство начальства в учебный процесс.
Однако подобное положение дел после реформирования институтской системы, начатой еще К. Ушинским в г. Учительский коллектив, который часто пополняли сами выпускницы институтов, стал важной частью институтской жизни. В связи с происшедшим газеты много писали об увольнении учителей из институтов «без какой-либо с их стороны вины»[34].
Одним из обвинителей стал преподаватель Смольного Н. Балаев, архивное дело которого является иллюстрацией происходившему. Балаев преподавал в Смольном, получая там руб. Через пять лет после начала службы было удовлетворено его ходатайство на получение пособия «из сумм Ведомства» на образование старшей дочери по руб. Очевидно, педагога ценили на месте его работы. Кроме того, он занял место инспектора классов в Мариинском училище св.
Но с началом революции Балаева увлекли политические баталии, и в конце г. В то же время «опора режима» — заслуженный полковник, отец Ольги Савенковой, в свое время просил о переводе своей дочери на казенное содержание, ссылаясь на маленькую пенсию — всего 53 руб.
Но приговор институтам был вынесен единодушно: вся беда заключалась в том, что «институтская жизнь… всецело проникнута духом самодержавно-крепостнической Руси»[37]. В Ведомстве учреждений императрицы Марии 8 июня г.
Отмечалось, что самоубийство «вызвало разнообразные суждения со стороны повременной печати, обвинившей начальство заведения в стремлении скрыть истину и видевшей причину несчастия в тяжелом для детей режиме институтов Ведомства». И если первое было «своевременно опровергнуто» опубликованным в печати заявлением, то опровержение другого обвинения Ведомство отложило до окончания следствия, выводы которого тоже было решено опубликовать[38].
Меры, которые предпринимало Мариинское ведомство в тех условиях, могли быть только паллиативными. Врачи Смольного провели внеочередной осмотр старших воспитанниц, и у многих обнаружили «болезненные признаки»; одну нервную воспитанницу предложили перевести на учение «по месту жительства отца», где она могла чаще бывать в семейной обстановке; родителей нескольких девочек предупредили, что при «возобновлении нервных припадков» их следует забрать; двум поставили более серьезные диагнозы «истеро-невроз на дегенеративной почве, не поддающийся окончательному излечению», «психическое нервное болезненное состояние» и т.
В газетах писали, что в Смольном из-за трагического происшествия были отменены летние отпуска воспитанниц, а «в чем заключается мудрость этой меры — секрет педагогов Ведомства»[41]. Действительность была противоположной — вопреки правилу отпускать на лето институток всех классов, кроме выпускного, решено было отправить домой всех девочек, кроме восьми[42]. В Ведомстве перестраховывались, беря подписку с родителей,.
Диагноз прессы и диагноз прессе Юношеские суициды были характерны именно для Российской империи, намного обгонявшей в этой печальной статистике другие европейские страны в частности, в Пруссии их было в четыре раза меньше. Как свидетельствуют исследователи, сравнивая число суицидальных актов в начале революционных событий в г. И действительно, выпускница московского Николаевского Сиротского института в своем дневнике за г. Было много самоубийств среди студентов, прямо эпидемия»[45].
Хотя внимание периодической печати в основном сосредоточилось на трагическом случае в Смольном, в мужских учебных заведениях ситуация была намного страшней: в г. Однако реальность игнорировалась, и журналисты продолжали утверждать: «страшную истину о том, что талантливый, или болезненный ребенок при институтском режиме логически приходит к самоубийству… следует считать установленной»[47].
Женские институты а среди них — особенно Смольный являлись самым одиозным из всех типов учебных заведений: существовавшие дольше других, наиболее традиционные, они раздражали своей былой близостью к царской семье. К началу ХХ века в них произошло множество перемен, которых, однако, демократическая общественность предпочла не заметить.
Журналисты сводили сложную картину происходящего к частности — «институтскому режиму», и прочие, более глубокие причины трагедии уже не рассматривали. В то же время психологи, как отечественные, так и западные, утверждали, что главное зло вовсе не в школе, хотя именно на школу «очень принято возлагать ответственность за самоубийства учащихся»[49].
Однако научные разработки и газетные тексты не имели никаких точек соприкосновения. Трагедию подростков, самого психологически незащищенного слоя общества, образованнейшие люди своего времени использовали в политических баталиях, усугубляя общественный раскол.
